Ровшан, сокрушивший Китай

Ань Лушань. Фото Wikipedia.org

В 755 году полководец Ань Лушань поднял восстание, которое подорвало власть династии Тан, погубило миллионы жизней и чуть не сделало среднеазиатского выскочку китайским императором. Его жизнь и карьера могут быть символом многовековой экспансии согдийцев, ираноязычных жителей долин Зерафшана и Кашкадарьи, чьи торговые поселения были разбросаны от Крыма до Китая.

Согдийцы стали посредниками в культурном обмене Китая с «Босы» (Персией), «Да-Цинь» (Римской империей) и «Даши» (Арабским халифатом). С «запуска» Великого шелкового пути этот обмен донес до Китая эротические танцы, западную музыку и цирковые представления, проповедь буддизма, манихейства и несторианского христианства.

Сеть торговых троп, размеченных верблюжьим пометом и скелетами людей и животных, известная как Великий шелковый путь, в начале нашей эры называлась «согдийскими торговыми путями». Караваны шли по этим тропам через «Луковые» (Памир) или «Небесные горы» (Тянь-Шань), по висячим перевалам подвесных мостов через Инд; «реку песка» (пустыню Гоби) и населенные злыми духами «барханы белого дракона» у озера Лобнор; сквозь бури, которые убивают человека, не закрывшего рот шерстяным платком, и верблюда, не зарывшего голову в песок.

Китайская глиняная фигурка VIII века н.э. (династии Тан), изображающая согдийца в характерной шапочке с лицевой завесой, возможно, верблюжьего погонщика. Фото Wikipedia.org

Согдийские пути вели в Индию, Иран и Причерноморье, в них вливались товары «нефритового пути» Восточного Туркестана, сибирской «собольей дороги» и «янтарного пути» Прибалтики. На несколько веков согдийский стал языком торговли от Ирана и Северной Индии до Крыма и Монголии.

Согдийцы продавали бронзовые зеркала, бумагу, лаковые изделия, фарфор, вьетнамский жемчуг, акульи шкуры, которые шли на ножны и рукоятки, слоновые и мамонтовые бивни, моржовые клыки, мускус из рогов кабарги и гланд тибетских оленей, перья зимородка и крылышки жуков-златок, считавшиеся украшением и любовным талисманом.

В Китай они везли латунь, драгоценные камни, коней, дрессированных зверей, белила и благовония, индийский сахар, называвшийся «каменным медом», пряности, камфару, меха, ткани из хлопка и несгорающего асбеста.

Из Римской империи, которую китайцы называли Да-Цинь, Лигань или Фулинь и считали родиной «драгоценных вещей земной тверди и морской пучины», поступали стеклянные сосуды неизвестной китайцам тонкости и чистоты, кораллы и балтийский янтарь.

Финикийцы пустыни

Почему преуспели именно согдийцы?

Академик Василий Бартольд сравнивал их с финикийцами Ливана, которые торговали британским оловом, африканской слоновой костью и стеклом, первыми обогнули Африку, открыли Атлантический океан и основали Карфаген.

Как и финикийцы, согдийцы жили в небольших княжествах и городах и превращали свою политическую подчиненность соседям в звонкую монету. Финикийские плавания были бы невозможны без кораблей из ливанского кедра. Согдийская же торговля была невозможна без «корабля пустыни».

Китайская фарфоровая статуэтка династии Тан согдийского купца, едущего на бактриане. Фото Wikipedia.org

Верблюд-бактриан сохраняет воду в горбах и собственной крови. Его почки высасывают жидкость из мочевого пузыря, ноздри открываются только для вдоха и выдоха, а кал почти сух. Он ест колючки и трупы животных, включая кости и шерсть. С грузом весом в центнер он проходит 50 километров в день — и карабкается на почти отвесные склоны.

Еще важнее было языковое окружение.

Согдийцы были частью иранского мира, ко времени Александра Македонского включавшего империю Ахеменидов, северную Индию и степи от Китая до Европы, населенные ираноязычными кочевниками. Осетинский, единственный оставшийся от этих кочевников язык, сохранил сходство с ягнобским, потомком согдийского, на котором говорят в Зафарабадском районе Таджикистана.

Несмотря на политическую раздробленность, согдийцы не были пацифистами. В Согдиане войско Македонского столкнулось с ожесточенным сопротивлением, и во многом ради заключения мира Александр женился на Роксане («Роушане»), дочери местного вельможи Оксиарта.

После смерти Александра Согдиана и соседняя Бактрия вошли в державу македонца Селевка, который женился на согдийке Апаме (возможно, сестре Роксаны). Апама была матерью его сына Антиоха, который, вероятно, стал первым эллинистическим правителем, принявшим буддизм.

Антиох укрепил Мерв и назвал его Антиохия Маргиана. Китайский термин для обозначения Ирана «ань си», возможно, является китайской транскрипцией названия «Антиохия». Подчинение грекам части современного Пакистана подстегнуло торговлю и распространение буддизма в Согдиане (название Бухары, возможно, происходит от санскритского «вихара» — монастырь).

Но для персов, греков и римлян Согдиана оставалась крайним севером цивилизованного мира. Только когда китайцы решили победить кочевников хунну (гуннов), занимавших степи к северу от Китая, согдийцы превратились в посредников между тогдашними главными экономиками и культурами мира.

Иоганн Непомук Гейгер. "Гунны сражаются с аланами", 1873. Фото Wikipedia.org

Первые глобалисты

Для хунну засушливый «Западный край» между рекой Или и нынешней провинцией Ганьсу был источником союзников, зерна и лошадей. Китай завоевал большую его часть, и в 102 году до н.э. вторгся в Фергану (Давань), землю «небесных коней», которые позволили создать кавалерию, победившую гуннов.

«Западный край» стал первым получателем шелка — в виде зарплаты военным и чиновникам и подарков «данникам». Местные князьки поняли, что выражение покорности «сыну неба» давало доступ к шелку в обмен на свои товары, которые китайцы считали данью своему императору.

Вскоре Китай разрешил официальную торговлю с западом — парфянской династией в Иране и Римской империей. В результате в Иране появилась прочнейшая сталь, которую китайцы насыщали углеродом, прокаливая металл, завернутый во фруктовые очистки. (Об этом — Raoul McLaughlin, The Roman Empire and the Silk Routes. — Прим. авт.) Именно из этой стали были сделаны наконечники стрел и латы парфянской конницы, которая разбила римлян при Каррах в 53 году до н.э.

В Риме шелк стал символом модной, декадентской роскоши. И хотя тогдашние пуритане осуждали упадок нравов, налоги с восточной торговли содержали армию в горячих точках вроде германской границы или Адрианова вала в Британии.

Продвижение в Китай

К концу первого века н.э. согдийцы и другие ираноязычные торговцы основали фактории в Западном крае и Лояне, который был в то время китайской столицей. Китайцы удивлялись их облику («они имеют глубоко посаженные глаза, возвышенный нос и очень волосаты») и умению торговать — и торговаться. «Едва их юношам исполняется двадцать лет, как их отправляют в чужие страны, и они добираются до Китая, — утверждал китайский летописец. — Где бы ни появилась выгода, всюду они поспевают».

Парфяне не пускали согдийцев дальше Мерва, и те проложили маршрут в Причерноморье через Каспий, Кавказ и Крым, используя флот на Амударье, которая тогда впадала в Каспий через ныне пересохший Узбой.

Фрагмент изображения согдийских послов, едущих на верблюде, из самаркандского городища Афрасиаб, VII в. н.э.. Фото Wikipedia.org

Хотя торговля шелком и предметами роскоши в те времена была сравнима по прибыльности с продажей наркотиков или оружия в наши дни, согдийцы не чурались менее прибыльных вещей — пшеницы, риса, скота, фруктов и овощей. Благодаря им в Китае появились жасмин, огурцы, люцерна и некоторые сорта винограда, включая «дамские пальчики». (Об этом — The Cambridge History of China. Vol. 3 — Sui and Tang; Mark Edward Lewis. China’s Cosmopolitan Empire — The Tang Dynasty; Танские новеллы. Под ред. О. Л. Фишмана. — Прим. авт.).

В начале третьего века династия Хань пала, после чего Китай прошел через четыре века раздробленности, войн и правления «северных варваров». Согдийцы оказываются свидетелями потрясений. «Император... бежал из Лояна от голода, и его дворец и крепость были в огне», — писал согдийский купец в письме домой.

В 304 г. гунн Лю Юань провозглашает себя «императором» династии Восточная Хань — что по силе политического сотрясения походило на признание русскими княжествами монгольского хана в качестве «царя». За ним последовала кровавая эпоха «шестнадцати царств пяти северных племен», но «политические бури внутри Китая почти не влияли на состояние международной торговли», — писали авторы советского исследования «Китайский этнос на пороге средних веков». (Кычанов Е. И., Савицкий Е.С. «Люди и боги страны снегов. Очерки истории Тибета» — Прим. авт.).

Будда, Мани, Христос

За торговлей следовали идеи. Потрясенные распадом империи и властью «варваров» над ее северной частью, китайцы искали утешения в новых религиях. Главной из них стал буддизм.

«Согдийские пути» сделались дорогой пилигримов, а некоторые согдийцы даже внесли вклад в обращение китайцев.

Сын согдийского или хорезмского купца Кань Сэнхуэй, умерший в 280 г., переводил буддистские труды с использованием терминологии даосизма. Фацзан, третий патриарх секты Хуаянь, прибыл из Средней Азии около 310 г. и обратил в буддизм Ши Лэ, еще одного «варварского» императора династии Поздняя Чжао.

«Варвары» охотно принимали буддизм и способствовали его распространению, но порой не знали меры. Один из таких «варварских» императоров был объявлен воплощением Будды, а другой — гунн Хэлянь Бобо — сам назвался Буддой и приказал вытатуировать на своей спине его изображение. (Кычанов Е. И., Савицкий Е.С. Указ.соч. — прим. авт.).

За буддизмом в Китай пришли другие иностранные религии — правда, не сопоставимые с ним по влиянию.

Несториане, разошедшиеся с православием по поводу совмещения в «природе» Христа божественного и человеческого, бежали из Римской империи в Иран, Среднюю Азию и Китай. В 424 г. в Мерве появился несторианский епископ, и тысячу лет несторианство находило последователей среди кочевников, включая западных монголов до принятия ими ислама.

Именно несторианские монахи умыкнули и перевезли в полых посохах мимо таможни и пограничников грену шелкопряда, с которой началось шелководство в Византийской империи. (Об этом — Шефер Э. Золотые персики Самарканда. Книга о чужеземных диковинах в империи Тан. — Прим. авт.).

Манихейство, главный теологический «враг» христианства и ислама, появилось в Средней Азии еще до казни пророка Мани в 273 г. В Евразии главными его «переносчиками» стали самаркандские согдийцы, чей язык сделался каноническим для восточно-манихейской церкви «динавар» (согд. «податель веры»). «Была развернута целенаправленная деятельность по переводу религиозной литературы на согдийский», — писал религиовед Гео Виденгрен.

Манихейство среди китайцев проповедовали недолго. Танское правительство объявило, что вера манихеев «ложно принимает имя буддизма и обманывает народ». (Виденгрен Г. Мани и манихейство. — Прим. авт.).

Манихеев начали называть «поедающими постное поклонниками дьявола», и они предпочли «замаскироваться» под одну из сект даосизма, в котором со временем и растворились, сделав два труда Мани частью даосского канона.

Опять-таки при помощи согдийских проповедников манихейство единственный раз в истории стало государственной религией — после обращения в 762 г. уйгурского кагана. Его страна была северней и больше современного Синьцзян-Уйгурского автономного района и стала сверхдержавой после того, как помогла Китаю подавить восстание Ань Лушаня.

«Мы были невежественными в прошлом и называли демона Буддой, теперь мы не повторим таких ошибок», гласила одна из каганских надписей.

Обращение уйгуров было похоже на принятие иудаизма тюрками-хазарами в те же годы — новая вера была выбрана как способ объединения страны без духовного подчинения соседям. Разгромившие уйгуров в 840 г. енисейские киргизы частично были манихеями, и эта религия продержалась в Южной Сибири до монгольского нашествия.

Династия Тан

Каждая из «варварских» династий Китая приходила к вырождению, похожему на описанный арабским мыслителем Ибн Халдуном упадок государств вчерашних кочевников. За несколько поколений «варварские» императоры утрачивали связь с родной культурой, окитаивались, теряли голову от излишеств и свергались новой волной «варваров» или китайскими подданными.

Одно из «варварских» племен дало начало династии, которую китайцы считают вершиной своего Средневековья. Монголоязычные табгачи правили частью северного Китая. За сотни лет жизни на границе оседлого и кочевнического миров они окитаились, но не утратили боевого духа — и усвоили боевые обычаи соседей.

Император Ли Шиминь. Фото Wikipedia.org

Ли Шиминь, больше известный как император династии Тан Тайцзун, был смешанного табгачского, тюркского и китайского происхождения. Услужливые летописцы даже приписали к его генеалогическому древу основателя даосизма, легендарного мудреца Лао-Цзы.

Ли Шиминь лично водил в бой войска, ударную часть которых составляла вооруженная по тюркскому образцу кавалерия. В юности он побратался с несколькими тюркскими вождями и провозгласил себя «Небесным каганом», чтобы претендовать на власть в степи.

При танских императорах область Ланьчжоу на северо-западе Китая стала плавильным котлом и торговым центром Китая. Согдийские «посольские» караваны из сотен и тысяч верблюдов прибывали почти ежегодно.

«Из сотни царств, тысячи городов к западу от Луковых гор до страны Да-Цинь не было никого, кто бы не приезжал сюда. Торговые варвары со всех краев земли толкались и теснились целыми днями», — свидетельствовали летописи.

На рынках в ходу были византийские солиды, иранские драхмы, индийские и среднеазиатские монеты. Их можно было обменять у согдийских и уйгурских менял, которые заодно были ростовщиками. Обмен не всегда был законным — стремясь поддержать стоимость бронзовых монет, китайские власти регулярно запрещали хождение серебра. (Танские новеллы. Под ред. О. Л. Фишмана. — Прим. авт.).

Удивительной была роль согдийцев в индустрии развлечений. Они ввозили или делали виноградное вино и держали винные лавки, которые любили танские поэты, воспевавшие опьянение как способ постижения истины. Они научили китайцев охоте с ловчими птицами и гепардами, давнему развлечению иранской элиты. Звездами китайских арен стали согдийцы и тюрки, игравшие в степное козлодрание. «Волнующая сердце, ласкающая слух» западная музыка звучала на базарах, в богатых домах и в императорском дворце. (Etienne de la Vaisseire. — Sogdian Traders. A History. — Прим.авт.).

Когда У-ди, император династии Северная Чжоу (543-578 гг. н.э.), женился на тюркской принцессе, с нею прибыли актеры и музыканты из Бухары и Самарканда. У-ди повелел считать западную музыку «государственным искусством» и устроил фестиваль, собравший 500 музыкантов. (Кычанов Е. И., Савицкий Е.С. Указ.соч. — Прим.авт.).

При династии Суй два из девяти отделов императорской музыкальной палаты были посвящены бухарской («аньго-ди») и самаркандской («кань-го ди») музыке. Китайские оркестры использовали западные арфы, барабаны и флейты.

Китайские интеллектуалы предсказуемо негодовали: «С тех пор как всадники варварских орд / взметнули дымную пыль, / Мехов и войлока тяжкий дух / наполнил Ло и Сянь. / Девицы за варваров замуж идут, / по варварской моде одеты; / Певицы варваров песни ввели / и музыку варварских стран» (Юань Чжэнь, «Песня о модах»).

В середине VIII века танскую столицу захлестнула волна модной музыки, которую назвали «хубу синьшэн» («новые голоса варварских районов»). «Музыка из Центральной Азии была популярна в китайских городах, а в столице она распространилась от баров и разрешенных кварталов развлечений во все места, где можно было купить развлечения и секс», — пишет историк Эдвард Льюис Марк.

Согдийцам принадлежали увеселительные заведения и дома терпимости, которые пополнялись совершенно бесчеловечным способом:

«И купил Шамен Янсян рабыню Авпач безвозвратно, без ее имущества, без права обращения в суд, как постоянное имущество его самого, его сына, его внука и всего его рода. Эти двое — Шамен Янсян и его сын, а также его внук и весь его род и их потомки, если захотят, могут эту рабыню бить, подвергать пыткам, связывать, продавать, оставлять в залог, дарить и делать с ней то, что еще пожелают» (купчая VII века из Турфана).

В согдийских «цирках» можно было видеть представления с «куклами-марионетками, изображавшими пьяных людей с Запада, — в остроконечной шапке, с голубыми глазами и огромным носом», — писал востоковед Эдвард Шефер. Чем не Буратино?

Увеселительные заведения были полны согдийскими фокусниками, акробатами, жонглерами, полуодетыми певичками и танцовщицами. Дотошные хронисты записали названия некоторых танцев: в «хусюаньу» танцовщица кружится на мяче, держа в руках платок, танец из Шаша (Ташкент) назывался «хутэнъу», а в «чжэчжи» участвовали только девочки-подростки. (Шефер Э. Золотые персики Самарканда. Книга о чужеземных диковинах в империи Тан. — Прим. авт.).

В китайских сказках и новеллах согдийский «волшебник» исполнял желания и владел чудесными предметами — став эдаким Мефистофелем. Китайцы оценили даже «западное» жилье — вот как юрта кочевника, полная противоположность китайскому дому, была воспета поэтом Бю Цзюйи:

«В северной прозрачной синеве / Воин юрту ставил на траве, / А теперь, как голубая мгла, / Вместе с ним она на юг пришла. / … / Удалившись от степей и гор, / Юрта прибрела ко мне на двор». (пер. Л. Гумилева).

Менее экзотичными и гораздо более распространенными стали «западные» пирожки, вареные на пару, и халва.

Китаизация

Тогда же японцы, корейцы и вьетнамцы, тунгусо-манчжурское государство Бохай и царство Наньчжао (сейчас китайская провинция Юньнань) переняли китайскую письменность и элементы государственного управления.

Они отправляли посольства к танскому двору, получая титулы и ритуальные шелковые одежды. А принятие ими буддизма сделало Китай религиозным центром Дальнего Востока. Заимствование иероглифов для языков, которые в корне отличались от тонового китайского, порождало проблемы, сравнимые только с использованием громоздкой шумерской клинописи для записи семитских и индоиранских языков.

Возможна ли была сходная китаизация народов Средней Азии и мог бы китайский стать тем, чем стала латынь для Европы, — ведь тюркские языки, к примеру, происходят от одного с японским и корейским алтайского корня?

Наверное, нет, потому что у них был иммунитет в виде тысячелетней принадлежности к ирано-семитской цивилизации. Финикийский алфавит в Евразии стал основой множества алфавитов, от орхоно-енисейских «рун» до уйгурского письма, совершенно переиграв китайские иероглифы по легкости употребления.

В любом случае китайское влияние в Средней Азии было прервано арабским завоеванием. Битва между китайцами и арабами при Таласе в 751 г. положила конец танскому продвижению на запад, и Средняя Азия опять стала частью ближневосточного мира.

А затем прогремело восстание Ань Лушаня.

Кровавый закат

Ань Лушань был смешанного тюрко-согдийского происхождения — словом «ань» китайцы тех времен обозначали выходцев из Бухары, а иранское имя «Ровшан» произносили как «Лушань». Его отцом был, скорее всего, согдиец, который служил тюркскому кагану, но потом перебрался в Китай. Лушань начал карьеру со службы на тогдашней северо-восточной границе, которая в наши дни находится в провинции Хэбэй, окружающей Пекин. Регион этот имел чрезвычайное стратегическое значение из-за своей близости к степи и Манчжурии (недаром будущие «варварские» династии киданей, чжурчжэней и монголов будут выбирать Пекин в качестве столицы).

«Ань Лушань совмещал в себе тюркскую неукротимость с китайской хитростью, он одинаково умел льстить и сражаться, лицемерить и приказывать, — писал Лев Гумилев. — Зная продажность дворцовых прихлебателей, он не жалел денег на взятки, и поэтому возвышение его шло быстро».

Вскоре под его руководством оказалось более 100 тысяч опытных солдат, а сам он стал цзедуши (генералом-губернатором) северо-востока страны и начал заведовать конюшнями, ключевым ведомством кавалерии. При дворе он произвел сенсацию своим образом простого, необразованного солдата-мужлана — примерно так же через тысячу с лишним лет двор Николая Второго сойдет с ума от Григория Распутина.

О соотечественниках он не забывал. «Преданные Ань Лушаню согдийские купцы были разосланы им вести торговлю по всем дорогам, а попутно доставать для него деньги и разведывать обстановку», — писал Гумилев.

В 750 году Ань Лушань удостоился небывалой чести — его лицо было изображено на монетах специального чекана. Он убедил императора Сюань-цзуна назначить несколько десятков своих «варварских» ставленников на ключевые военные посты, которые сделали Ань Лушаня самым могущественным военачальником империи.

Ян Гуйфэй. Uemura Shōen, фото Wikipedia.org

Любимая наложница императора Ян Гуйфэй «усыновила» его в шутовской церемонии, когда он был наряжен в детскую одежду, и придворные даже шептали об их любовной связи. Ян Гуйфэй вошла в китайскую историю как одна из «четырех красавиц древности», но ее прихоти подорвали обороноспособность страны.

Стареющий сластолюбец Сюань-цзун не жалел для нее ничего. Вместо того чтобы сновать между границами и столицей, императорские гонцы беспрестанно доставляли любимые ею южные плоды личжи — представим, что сверхзвуковые самолеты-разведчики прекратили бы боевое патрулирование ради доставки самых свежих морепродуктов.

Но вскоре Ань Лушань и неимоверно усилившийся клан Ян Гуйфэй разошлись во взглядах, и в конце 755 года полководец восстал — под предлогом избавления от зарвавшихся братьев любимой наложницы императора. В течение пары месяцев Ань Лушань захватил восточную столицу Лоян, а проигравшее несколько битв правительство казнило одного из сыновей Ань Лушаня, жившего в Чаньани.

Вот как поэт Ду Фу описал последствия восстания:

«Пошли герои снежною зимою / На подвиг, оказавшийся напрасным, / И стала кровь их в озере водою, / И озеро Чэньтао стало красным. / В далеком небе дымка голубая, / Уже давно утихло поле боя, / Но сорок тысяч воинов Китая / Погибли здесь, пожертвовав собою. / И варвары ушли уже отсюда, / Блестящим снегом стрелы обмывая, / Шатаясь от запоя и от блуда / И варварские песни распевая. / А горестные жители столицы, / На север оборачиваясь, плачут. / Они готовы день и ночь молиться, / Чтоб был поход правительственный начат» (пер. А. Гитовича).

Придворные винили в поражениях Ян Гуйфэй и вынудили престарелого императора выдать ее на казнь — точнее, на удушение шелковым шнурком. Сбежавшего на запад императора вынудили отречься в пользу сына, а Лушань занял Чаньань без боя.

Но болезнь не позволила ему продолжить наступление, он потерял зрение и теперь только избивал подчиненных, которые и зарезали его в начале 757 года.

Само же восстание было подавлено при помощи уйгуров, тюрков, тибетцев, бирманцев и «чернорубашечников Да-Ши», то есть арабского халифата.

Новый император Су-цзун был вынужден признать уйгурского хана Моян-Чура равным себе и поклонился его «волчьему» знамени, унизив тем самым свой статус «сына неба».

Но подавление восстания перешло в войну, поскольку войска наемников-иностранцев грабили и убивали мирное население. Только к 764 г. мир был восстановлен, но власть в провинциях почти полностью перешла к губернаторам. Династия Тан утратила свой блеск.

Как соплеменники мятежника, согдийцы подверглись преследованию по всему Китаю, и их торговое могущество пошло на спад. Окружавший их иранский мир сжимался. Ираноязычные государства, кочевые и оседлые, попадали под власть тюрков, монголов и арабов и менялись под влиянием их языков и культуры.

Согдийцы пострадали и от усиления Тибета, чьи войска неоднократно разоряли Согдиану, дойдя около 813 г. до Самарканда.

Арабская династия Аббасидов перенесла столицу в Багдад, у которого был речной выход в Персидский залив, ворота морской торговли с Индией, индонезийскими «островами пряностей» и Китаем. После этого согдийцы стали блистать уже в Багдаде, Басре и Дамаске. Несколько ученых и философов, которые родились или учились в Согдиане, стали титанами «мусульманского возрождения»: ибн Сина, аль-Хорезми, аль-Фараби.

Но это уже совсем другая история.