Вспоминай и властвуй

Коллективизация сельского хозяйства в СССР привела к миллионам жертв среди населения, но больше всего пострадали Украина и Казахстан. В первой республике погибло от 2,6 до 3,9 миллиона человек, по различным подсчетам, во второй – как минимум полтора миллиона, причем 1,3 миллиона из них принадлежали к казахскому народу. То есть исчезло около трети всех казахов (еще 600 000 бежали в другие республики или за границу). При сопоставимости этих трагических потерь поражает, насколько по-разному в двух современных государствах относятся к прошлому. На Украине коллективизацию помнят как Голодомор и считают геноцидом, направленным против украинского народа. В крупных городах поставили памятники жертвам Голодомора, и общая численность мемориалов, табличек и других физических объектов памяти в стране доходит до нескольких тысяч.

В Казахстане, напротив, память о голоде очень умеренно присутствует в публичной сфере: памятники в Нур-Султане и Алма-Ате появились только недавно (2012 и 2017 годы). Более того, на официальном уровне обвинений в сознательном геноциде практически не выдвигается. Власти говорят о трагедии, трагических ошибках и преступлениях слишком рьяно действовавших силовиков и партийцев, ответственных за коллективизацию на местах. Почему так? Почему в одной стране выбрали жесткую стратегию (геноцид и обвинения в адрес России), а в другой – компромиссную и примирительную?

Этим вопросом задался американский политолог Джеймс Рихтер (James Richter, Бейтс-колледж, штат Мэн). По его мнению, ключ к ответу – в различных практиках обращения с исторической памятью, которые используют элиты двух республик. Исследование Рихтера Famine, Memory, and Politics in the Post-Soviet Space: Contrasting Echoes of Collectivization in Ukraine and Kazakhstan только что вышло в научном журнале Nationalities Papers.

Джеймс Рихтер. Фото с сайта Bates.edu

Трагические события прошлого сейчас живут (и осознаются) не сами по себе, а благодаря активным усилиям государства и влиятельных общественных сил, делающих все, чтобы память о прошлом не замыкалась в рамках семей, а «давила» на все население. То есть коллективная память о прошлом не просто существует – она работает, как машина, запускается по определенным правилам. Открытие памятников, демонстрации, государственные праздники создают «сообщества памяти», члены которых разделяют общее прошлое и, следовательно, общее национальное будущее. Те же мероприятия не просто объединяют «своих», но и назначают «чужих», а также выстраивают образ врага.

Если говорить о бывших социалистических странах, то их отношение к прошлому описывается моделью Бернхарда-Кубика. Существуют три режима памяти: «раздробленный», когда какой-то сюжет из прошлого вызывает бурные споры и конфликты (в этом случае всегда действует один или несколько «мнемонических воинов», для которых история – это способ отделить «своих» от врагов). Второй режим, «объединяющий», работает, когда в стране действуют «мнемонические отрицатели», прагматики, которым прошлое только мешает решать современные проблемы. Наконец, третий режим предполагает толерантное сосуществование различных взглядов на прошлое.

Выбор политическими деятелями одного из трех режимов зависит, по мнению ученых, от типа власти при социализме (сравните, к примеру, режимы в Албании и Словении), характера перехода к новой жизни (революция, гражданская война, мирные протесты) и, наконец, интенсивности политических конфликтов внутри страны. Например, авторитарные режимы, опирающиеся на старую номенклатуру, скорее всего, выберут вторую стратегию и не станут раздувать конфликты на тему прошлого, как опасные для стабильности и будущего страны. Существенный недостаток этой модели, по мнению Рихтера, заключается в том, что она слабо учитывает культурные различия, – уровень грамотности, развитость националистических настроений, отношение к СССР (как к варварскому государству, отбросившему нашу республику назад, или как к прогрессивной силе).

Голод 1930-х в современном Казахстане и Украине: факты

В обеих республиках в советские годы коллективизацию описывали как правильное, прогрессивное событие, которое сделало жизнь на селе более справедливой, а также помогло провести индустриализацию. О голоде старались не упоминать или же списывали его на неурожай, козни кулаков или злоупотребления отдельных исполнителей на местах. Однако в годы перестройки на Украине быстро возникла альтернативная версия – что коллективизация была запланированным Сталиным геноцидом украинского народа. Эта версия попала в СССР от украинской диаспоры в США и Канаде. Хотя профессиональные историки УССР отнеслись к ней с осторожностью, писатели, активисты и другие интеллектуалы сразу стали ее развивать. В политику она попала уже в 1989 году в программе националистической партии «Рух».

Жертвы голода на улице в Харькове, Украина. Фото Wikimedia Commons

Важно, что Голодомор ворвался в украинские общественные дискуссии не сам по себе, а в одном пакете с прославлением ОУН, УПА, Степана Бандеры – как героических противников советской власти, якобы устроившей геноцид, отмечает Рихтер. Возможно, это повлияло на критическое отношение к идее Голодомора как сознательной антиукраинской акции: в 2007 году на Западной и Центральной Украине ее поддерживало 70% населения, на юге и востоке – всего 33%. Одновременно первые президенты, Кравчук и Кучма, выступили «мнемоническими отрицателями» — неудивительно, ведь их правящая коалиция состояла из бывших партийцев, комсомольцев, промышленников и олигархов, слабо заинтересованных в политизации прошлого и «раскручивании» голодомора как оружия против советского/российского империализма.

Все изменилось с приходом к власти после «оранжевой революции» Виктора Ющенко, ставшего активным «воином памяти». Ющенко не просто добился признания голода 1930-х геноцидом в 11 странах мира, но и потребовал от всех областей Украины составить местные списки жертв Голодомора. Партия регионов (главная политическая сила юго-востока) протестовала против «геноцидной» трактовки. События 2014-го и последующих годов, укрепление националистической власти в итоге изменили отношение к Голодомору: в 2017 году уже 65% опрошенных на юге Украины признали Голодомор геноцидом и 56% — на востоке (притом что отношение к ОУН-УПА по прежнему остается негативным). Получается, что Голодомор в итоге смог стать важным маркером украинской национальной идентичности, невзирая на региональные конфликты.

В Казахстане первые попытки переосмыслить историю начались в те же перестроечные годы – в 1988 году директор Института истории, археологии и этнографии Манаш Козыбаев собрал специальную конференцию, а потом опубликовал в московском журнале «Вопросы истории» статью, где обвинил в голоде сталинский режим (правда, не как врага казахского народа, а как извратителя ленинских норм социализма). Аналогичные выводы сделала комиссия Козыбаева уже в годы независимости – обвинение в осознанном геноциде казахского народа не звучало. Тему поднимали в некоторых националистических кругах, но до украинского размаха она не доходила.

В отличие от украинских лидеров, Назарбаев продвигал образ Казахстана как прогрессивного государства, устремленного в будущее, где разные этнические группы разделяют общую гражданскую идентичность, их представители становятся казахстанцами. Режим больше говорит о будущем, чем о прошлом, и, следовательно, не так сильно увлечен памятью о жертвах советской эпохи. Но даже при работе с памятью режим делает акцент не на голоде, от которого пострадали в основном казахи, а на политических репрессиях, затронувших все народы республики, отмечает Рихтер.

Строительство памятника жертвам голода, запланированное аж в 1990 году, заморозили. В 1997 году Назарбаев объявил 31 мая Днем памяти жертв политических репрессий. Тема голода ушла на периферию общественных дискуссий. Ситуация начала меняться в 2010-е: в Астане открыли первый памятник, к названию дня 31 мая приписали слова «…и голода». При этом президент подчеркивал, что от голода пострадали и Россия, и Украина, и Белоруссия. Наконец завершился долгострой и в Алма-Ате: спроектированный в 1990 году памятник открыли! Почему ситуация изменилась именно в последнее десятилетие? Во-первых, Украина провела успешный «пиар» Голодомора на международной арене, дав козыри в руки тем, кому интересно развивать эту тему в Казахстане. Во-вторых, как предполагает Рихтер, активизация дискуссий о преступлениях советского режима против казахского народа связана с желанием официальной Астаны дистанцироваться от России после событий 2014 года.

Грамотность против голода

Таким образом, главная причина различного отношения к Голодомору на Украине и в Казахстане очевидна – политический конфликт между «националистическими» и «умеренными» силами в первой и прочный контроль Назарбаева над элитами во втором. Но есть и более интересные сюжеты, которые не ограничиваются «верхушечной» политикой.

Памятник жертвам голода в Алма-Ате. Фото с сайта Azattyq.org

Рихтер обращает внимание на уровень грамотности населения: среди кочевых казахов он был низким, и это помогало советскому режиму подавлять память и публичное обсуждение коллективизации. Письменных свидетельств происходящего почти не было. В школах, где выживших казахов учили читать и писать, им же давали официальную версию событий. И потом урбанизация и индустриализация республики еще больше отдаляла ее обитателей от мира, который разрушил голод тридцатых. А на Украине ситуация сложилась по-другому: больше всего от Голодомора пострадали восточные и центральные районы республики, крестьянские и «немые». Зато высокая грамотность и развитая национальная идентичность присутствовала на Западной Украине, которая в 1930-е годы вообще не входила в состав СССР. Ирония судьбы заключалась в том, что «западенцы» получили память о Голодоморе от украинской диаспоры в США и Канаде и уже в 1990-е годы сделали ее одним из компонентов национальной идеологии, которую распространили уже на всю Украину, – и буквально учили центр и восток, как им относиться к Голодомору.

Чего же ожидать в будущем? Опыт Казахстана показывает, что быстрые изменения на внешнеполитической арене способны произвести тектонические сдвиги в общественной памяти. Успех Голодомора как украинского проекта, по мнению Рихтера, повлиял и на Казахстан. Вероятно, в связи с уходом Назарбаева на задний план и обострением конкуренции различных элит за власть в стране политизация голода станет еще более реальной.