Хосият Рустам: «В этом мире я рисую буквы»

Хосият Рустам. Грин Гранд Парк, Лондон, 2023. Фото из архива поэтессы

«Фергана» возобновляет серию разговоров Санджара Янышева с современными узбекскими писателями. Сегодня у нас в гостях одна из самых известных поэтесс Узбекистана Хосият Рустам.

ℹ️ Хосият Рустам — координатор Всемирного поэтического движения The World Poet Movement, главный редактор газеты «Китоб дунёси» («Книжный мир»), лауреат национальных и международных премий, прозаик, драматург, сценарист, переводчик, автор сборников стихов, изданных на родине и за рубежом. Ее произведения переведены более чем на 30 языков, в том числе на английский, испанский, турецкий, арабский, сербский, румынский, украинский.

«Пушкин жив!»

— Хосият, давайте поговорим о вашем ремесле. Человек пишущий интересен, прежде всего, своим уникальным голосом…

— Много лет назад в одном стихотворении я писала: «Когда я пришла в этот мир, / меня подвел мой голос, мой звонкий голосок… / О жизнь! Если б ты не выдала меня, / Смерть не узнала бы, что я есть!»

Понимаете, без голоса я бы не знала, что родилась, что существую. И Смерть будто бы узнала меня по моему голосу.

— В ваших стихах много смерти, но свет, мне кажется, ее уравновешивает. Например, в произведении «Письмо к жизни».

— В 1999 году я перенесла тяжелую операцию, мое сердце на четырнадцать минут остановилось. Все свои главные стихи я написала после этого воскрешения.

ПИСЬМО К ЖИЗНИ

Смотрю наружу сквозь холодное стекло больницы: местный пес взвизгнул, получив от своего хозяина пинок, и, жалобно скуля, метнулся прочь.

Я испытала к нему зависть.

Жалкая участь глядит на заре

В комнату белую черного сна:

Это надежда… Но пес во дворе

С лаем своим, он счастливей меня.

Сколько в нем жизни! День ото дня

Голос его — этой улицы крап.

Мне бы туда, по следам его лап.

Буду побитой, как он — пускай.

Топать по солнечной пыли; от ламп —

Тусклых, униженных — в яростный май!

Эй, человек, я не знаю тебя,

Но, если хочешь, — кричи, пинай.

Чем униженье бездвижности — я

Буду, как он, верна за кусок,

Псом этим буду счастливым, ок? —

У твоих ласковых ног.

(Здесь и далее стихи Хосият Рустам даны в переводе с узбекского Санджара Янышева).

—Один мой друг охарактеризовал вас как узбекское воплощение Марины Цветаевой. А вы сами кого бы назвали своим братом или сестрой в литературе?

— Я не могу представить этот мир без русской поэзии XIX века. Помню, когда поступила в университет, то потеряла себя в хоре прекрасных голосов. Но прежде я строила свой мир только с Пушкиным и Тургеневым. День, когда утонула Муму, стал для меня тяжелейшим. Я не могла дышать. Мне казалось, что я тоже утонула. Сидела дома и плакала. Я тогда вдруг повзрослела.

А до этого был Пушкин. Учитель как-то вошел в класс с картинкой под названием «Дуэль». С этого все и началось. После урока я позаимствовала иллюстрацию, забрала ее домой. Не знаю, как я в тот день вернулась из школы, наверное, летела. Я поставила ведро под ноги и повесила картину на стену. Не в себе была. Даже не заметила, как в комнату вошла сестра: «Ты же горишь!» Она убежала и через некоторое время вернулась с мамой. А я глаз от рисунка не могла отвести. Думала, стоит отвернуться — и Дантес выстрелит.

Я так и не оставила Пушкина одного, до утра за ним наблюдала. Ни одна из дантесовых пуль не попала в цель, все они вонзились в меня. На следующий день я не пошла в школу, не могла встать с постели. Сестра тоже осталась дома, чтобы присматривать за мной. Днем я ненадолго уснула. А когда проснулась, увидела плачущую надо мной сестру. «Пушкин не умер, — сказала она. — Пушкин жив!» Пули Дантеса коснулись и ее. И хотя я вся была в огне, в тот момент я не могла ею не любоваться.

Так в мое детство пролилась черная кровь. Я стала в страхе оглядываться: всюду были Дантесы. А я искала Пушкина. Я этот мир сожгла, чтоб на него не смотреть, стерла все записи своей жизни, кроме великого поэта. А он слушал меня, задумчиво вглядываясь в одну точку.

Я хотела быть его персонажем. Видела себя то Татьяной Лариной, то Машей Троекуровой. Еще хорошо помню: когда начала взрослеть (лучше бы не взрослела!), то стала сильно ревновать Пушкина к его героиням. Особенно меня волновали моменты, где поэт очень красочно и живо описывал девушек. В такие минуты я закрывала глаза. Мир для меня терял свои краски. Не хотелось жить. Когда одноклассницы рассказывали о своих возлюбленных, я молчала. Я боялась говорить о Пушкине: казалось, что если я расскажу о нем, они тоже могут влюбиться в него.

Да, все они были моими ровесниками. И Пушкин, и Тургенев, и Лермонтов, и Ахматова, и Ахмадулина… В своем обращении к Цветаевой я писала: «Марина, мы сверстницы! И ты будешь ровесником моему внуку и правнуку».

— А из узбекских поэтов — кто в те годы был вашим ориентиром?

— Как-то в старом книжном магазине я купила две книги из одной поэтической серии. Это были «Гармония лет» Абдуллы Арипова и «Любовное письмо» Эркина Вахидова. Вот они сыграли большую роль в моем приобщении к литературе. Потому что эти две книги не были похожи ни на одну из читанных прежде на узбекском языке. Еще мне нравились стихи Халимы Худойбердыевой; позже я познакомилась с ней лично. А с Ариповым мы вообще в конце концов оказались соседями. Поэтому я часто с ним общалась, старалась запомнить все, что Абдулла-ака говорил о литературе. Он всегда спрашивал меня о прочитанных книгах. Иногда удивлялся: «Когда успела-то?» А я была готова прочесть что угодно, лишь бы услышать похвалу от любимого поэта.

— Кого читаете сегодня?

— Сегодня я стараюсь читать все. У нас есть литература, которой мы можем гордиться. И по натуре я — хороший читатель. Будь то проза или поэзия, я живу каждым словом, и однажды прочитанное со временем становится мне только ближе. Видите ли, слова рассказывают мне о писателе точно так, как облик человека говорит о его родителях.

Цветок посадила в горшок с одной

Крошечной трещиной… И вот не радо

Сердце — дрожит, трепещет оно

При виде птицы, порхающей рядом.

Как быть? Что делать теперь, скажи,

Сердце, зачем тебе эта ноша?

Цветок растет, углубляется жизнь,

Вширь раздается — и дом, значит, тоже?..

Новый из магазина горшок

Принесла, замесила густую глину...

Мальчик мой, ты, как этот цветок,

Чувствуешь дом (обращаюсь к сыну) —

Мы о стране своей знаем лишь то, что

Из нее вырастаем, как из пальто.

Молчание — тоже творчество

— Как начался ваш путь в литературе? Помните свои первые стихи?

— С детства и поныне я лишь медиатор. Сколько усилий ни прилагала — так и осталась прохожей без точного направления. В этом мире я рисую, учусь рисовать буквы.

Помню начало учения. В то время я жила только с Богом. Поэтому мало что осталось в памяти. Помню: всегда и всюду куда-то спешила. Каждый предмет был живым. Листья, опавшие с деревьев; камни, лежащие на обочинах дорог; улицы, по которым я ходила в школу и обратно, к бабушке, которая жила на соседней улице. Я любила каждое насекомое. Принимала в сердце все, что попадалось мне на глаза. Поскольку это принадлежит Ему.

Я рисовала на всем, что попадалось под руку. Поля газеты, которую мой отец читал, не поднимая головы, были заполнены разными непонятными фигурами. То же касается книг — они были для меня большой загадкой. Я хотела скорее повзрослеть. В те годы утро и вечер разделяло огромное время, я уставала ждать.

И вот я стала смотреть на все вокруг, как на живое. Куклы, которые слышали и понимали меня, тоже были людьми. Я думала, что никто меня не понимает, кроме них. Однажды я увидела своими глазами птицу, которая плакала. Плачущая птица умирала. Я была готова отдать всех своих кукол — только бы она жила. Как я ни старалась, птица все равно умерла. Я возненавидела этот мир с его жестокими людьми. Мое первое стихотворение посвящено этой птице. Его напечатал журнал «Гульхан». Я тогда училась в пятом классе. То ли люди были более внимательными, то ли поэзия пользовалась бОльшим уважением, но в следующие дни моя школа оказалась завалена письмами. Ежедневно из разных уголков республики приходило семь-восемь писем. Я стала «идеальным» поэтом, автором одного стихотворения. Помню из него лишь вот эти строчки:

Две капли слез в твоих глазах

Сводят меня с ума…

Раздача автографов (Азербайджан, 2022). Фото из архива поэтессы

— Как вы представляете себе адресата своих посланий?

— Когда я пишу, я чувствую внутри сотрясение бешеной волны. И часто не знаю, куда мне деться, как спастись. Об этом, кажется, нельзя говорить: ты словно раскрываешь секрет. Но ты веришь, что есть в этом мире некто, похожий на тебя, возможно, тоже поэт — и секрет твой адресован исключительно ему! И тебе хочется, чтобы и он раскрыл свое сердце. В ответ на это желание откуда-то из-под земли раздается эхо. Ты слышишь голоса, ты безошибочно их угадываешь. И понимаешь, что ты не одинок, что кто-то оттуда на тебя смотрит. Это вселяет надежду.

У меня был период молчания, я не писала восемь лет. На самом деле, неспособность к письму — тоже творчество, я это не сразу поняла. Просто раньше я писала по бумаге, а теперь — по всему, что меня окружает. Мое сердце вырезано из этого письма, мое тело — его инструмент. Но тогда я этого не знала. Глаза искали Слово, они замерзали при сорокапятиградусной жаре, никакой круг не являлся моим, я не знала, куда девать свою душу. Однажды я даже чуть не выбросилась из окна. Мне надоело возвращаться из-за стола ни с чем. А затем я поняла, что и эти дни — мой дар свыше.

Господи,

Дай силы мне,

Терпенья — дай,

Чтоб расти, как дерево — лишь вверх,

Когда снег в груди уже не тает —

Нужно излучать, как прежде, свет.

Даже когда птицы улетают,

Оно терпит…

Самый холод терпит, самый мрак.

А потом вдруг — раз и обретает

Белый цвет, а там — урюк с кулак…

Я бы, Господи, и с камнем говорила

Я ведь женщина!

Боже, дай самой себя растить

Чтоб сомненья не пожрали силы,

Чтоб могла, как Ты, плодоносить.

«Я твоих стихов не понимаю»

— В одном из поздних текстов вы очень пронзительно пишете о своих родителях. Я имею в виду стихотворение «ВСТАНЬ, ГЛИНА, РАСПРЯМИСЬ»: «Я маму посадила в землю… Я папу посадила в землю…»

— Нет-нет, здесь речь не о настоящих моих родителях, а о бабушке и дедушке, которые были мне очень близки и умерли в один год, так же, как мой дядя, которого я здесь зову «братом». ­А родители мои, слава Богу, живы-здоровы, живут в Намангане, откуда оба (и я тоже) родом. Сейчас они на пенсии. До этого работали школьными учителями: папа преподавал физику, мама — литературу. Вспоминая те годы, я думаю, что мама жила жизнью героинь из прочитанных ею книг. Я даже ревновала ее к чтению. Мне казалось, что она больше книги любит, нежели нас. Я их иногда прятала от нее, мама это знала и не спрашивала меня — просто молча их искала. Я тоже молчала, хотя прекрасно видела, что она ищет.

Потом я пошла в школу и узнала, что это такое — Книга. А когда стала старше, часто брала для мамы книги в библиотеке.

ВСТАНЬ, ГЛИНА, РАСПРЯМИСЬ

Я маму посадила в землю,

Дрожала телом, будто лист.

Я папу посадила в землю, —

Встань, глина, распрямись.

Не взвыла (Господи, прости!) —

Так высока была печаль…

Потом и брат ушел расти

В ту глину — новая печать

На сердце, путы на ногах;

Как нити, смешаны пути…

Однажды я сама во прах

Сойду, чтоб из него расти.

Я маму посадила в землю,

Дрожь, отпусти меня, уймись.

Я папу посадила в землю, —

Встань, глина, распрямись.

— Как родители отнеслись к вашим первым опытам? И вообще — к тому, что их дочь стала поэтом.

— Родители этому никогда не противились. Маме нравилось, что я что-то пишу. Но она обычно говорила: «Я твоих стихов не понимаю». Недавно я принесла ей свою книгу, изданную во Вьетнаме, и пошутила: «Вот, начала писать на вьетнамском — поскольку вы часто говорили, что не понимаете моих стихов». Мама взяла книгу и расплакалась.

Я старший ребенок в семье. Поэтому большая часть работ по дому лежала на мне. Но никто не запрещал мне писать стихи или читать книгу. Просто отец не хотел, чтобы я читала, когда нужно спать. А у меня днем совсем не было времени, вот и приходилось читать ночью.

— Какое ваше самое яркое воспоминание из детства?

— Мое детство всегда рядом. Это листва под моими ногами на тропе жизни. Детство никуда не уходит. Если быть внимательным, можно услышать его сладкое сонное дыхание. Однажды я решила что-нибудь написать о своем детстве. И сразу вспомнила, как мы с мамой во что-то играли — мне было тогда три года. Я упала и ушибла локоть. И, поверьте, вспоминая об этом, я почувствовала боль в правом локте. Сразу же позвонила маме: помнит ли? Нет, она не помнила. И вот, пока я переносила этот случай на бумагу, я улыбалась своей боли.

— Сколько детей было в вашей семье?

— Пятеро. У меня две сестры и два брата, я самая старшая. Профессии у всех разные, однако, что интересно, нас всех объединяет любовь к слову, любовь к чтению, унаследованная от мамы. На семейных сборищах они часто обсуждают мое творчество, потом мне об этом рассказывают. Старший из моих братьев, Шухрат, верит в мою работу больше, чем кто-либо.

— Расскажите о другой части вашей семьи — муж, дети...

— Мой муж Кучкар Наркабил — один из самых известных писателей современности, обладатель ряда международных премий. Его книги (их больше двадцати) печатают не только в Узбекистане, но и в России, Сербии, других странах. У нас трое детей: сын живет в Америке, дочери с семьями — в Ташкенте.

— Хосият, как вам удается совмещать творчество и работу в газете, посвященной литературе?

— Стихи не пишутся по приказу — мне нужно было занять себя чем-нибудь… полезным. Как-то компенсировать дни творческого молчания. В начале 2015 года мне предложили должность главного редактора. Неожиданно для себя я согласилась. И с головой погрузилась в работу. Дни и ночи напролет занималась чужими текстами, эта работа стала моей отдушиной. Моя голова теперь была забита мыслями о том, как улучшить газету, что сделать, чтобы она стала самой читаемой и всеми любимой.

Сперва мы нагрузили переводчиков. Дали работу молодым талантливым людям, поддерживали любые их начинания. Да, были и капризные авторы, они есть и сейчас. Но мы знаем, с кем и как нужно разговаривать (смеется). Газета уже привлекла внимание иностранных писателей, поэтов. У нас есть свой Читатель. Мы можем забыть день выхода из печати очередного номера, но он, наш Читатель, — никогда!

…И пусть останется от меня

Работа сердца — стихов пыльца,

Чтоб мир последним пятнышком дня

Всю-всю вобрал ее — до конца.